«Клетка». Метафора психотерапии
Давно хотела написать о фильме «Клетка» (The Cell, 2000, режиссера Тарсема Синха), и всякий раз откладывала, поскольку то и дело натыкалась на всё новые и новые детали, вновь рассматривала это кино с разных сторон и акцентировала внимание на неожиданных моментах, которые раньше не видела.
Сюжет фильма – как и большинство фильмов этого жанра (психологический триллер-драма – ужасы – фантастика), незамысловат. Фильм «Клетка» о том, как главная героиня, психиатр по имени Кэтрин, проникает в сознание серийного убийцы, находящегося в коме.
У меня нет цели заниматься разбором фильма с точки зрения его художественной ценности или актерской игры. Скорее, я хочу поделиться несколькими соображениями, родившимися благодаря метафоричности и яркой образности фильма, которые без сомнения посвящены в нашей профессиональной жизни терапии психотических пациентов (или, как говорят порой синоптики, «местами и временами» – некоторых пациентов пограничного уровня).
По сюжету фильма, героиня Лопез с помощью специальной программы и оборудования, решается на проникновение во внутрипсихический мир глубоко нарушенного больного шизофренией маньяка. Его мир – извращенный, сюрреалистичный, скорее даже фантасмагорический – совершенно не сочетается с миром привычным, реальностью, с которой знаком в целом здоровый человек.
Это мир, в котором мало что понятно. В нем почти нет слов, там одни лишь образы, картины, ощущения. Ежесекундно можно оказаться в совершенно неожиданном месте, застрять или провалиться в пропасть, стать наблюдателем ужасающего действа или деталью, частью безумного механизма, запущенного больным сознанием.
Но существует цель, смысл, который подталкивает героиню пуститься в путешествие по этому адскому миру больного человека – ей надо выяснить, где же находится последняя похищенная им жертва, которую еще, возможно, удастся спасти.
На мой взгляд, картина весьма метафорично отражает процесс терапии психопатичеких пациентов – со всеми сюрреалистичными неожиданностями, расставленными повсеместно ловушками и капканами, тайными убежищами… а также ощущениями и состояниями терапевта, во всем этом гротеске оказавшимся. 
Однако, если сравнить фантазийный сюжет и реальную психотерапевтическую действительность, легко заметить разницу, которая заключается в том, что психопатический пациент, самостоятельно решивший проходить терапевтическое лечение (что редкость, конечно) все же имеет хотя бы крошечную, но здоровую (или Взрослую) часть психики, благодаря которой человек остается минимально социализирован, хотя бы частично связан с внешней реальностью.
В фильме все иначе. Например, до впадения в кому Карл был способен водить машину, ухаживать за псом, планировать и в последствие заметать следы своих деяний… Затем уже лавинное прогрессирование болезни сделало невозможным установление контакта именно с его Взрослой частью.
Во внутренней же реальности героя картины, маньяка-убийцы Карла, как можно видеть, этот Взрослый вообще отсутствует. Мелькнувшая лишь однажды Родительская фигура (не взрослая ) почти также сумасшедша и опасна, как занимающая буквально всё интрапсихическое пространство, разросшаяся до неимоверных размеров психотическая часть – Демонический получеловек -полузверь, властвующий и создающий этот дикий мир, разрушающий все живое вокруг, внезапно нападающий из темноты во всевозможных чудовищных обличиях.
Другая часть Карла – Внутренний травмированный ребенок, живущий в этом бредовом кошмарном мире – слишком напуган, измучен и мал, чтобы противостоять беспощадному Демону. Он может лишь беззвучно поведать, что с ним происходит.
Работая с психотическими или пограничными клиентами, терапевт может ощущать себя подобно героине «Клетки». Как может себя чувствовать человек, погрузившийся в это бредовое пространство?! Удивленным, скорее даже шокированным. Напуганным, растерянным, ничего не понимающим в хаосе всех этих несвязанных между собой картинок, теряющим почву под ногами, мечтающем лишь о спасении…
Терапевт на телесном уровне может замерзать, внезапно вспотевать, задыхаться, ощущать тошноту или позывы в туалет, покрываться мурашками, отключаться, засыпать, у него может пойти кровь носом и пр. А еще – ему с особенно большим трудом дается подбирать слова для описания того, что он может теперь наблюдать «словно своими собственными глазами».
Психотерапевту бывает нестерпимо больно чувствовать весь масштаб того ужаса, переживать то, что испытывает Внутренний Ребенок пациента (или испытывал когда-то раньше в его реальной, или внутренней жизни). Эта детская часть действительно вызывает много сочувствия.
Однако чем необъятнее и мощнее психотическая часть, тем в принципе скромнее шанс помочь такому пациенту: тут первичной задачей терапевта будет «выжить», оставшись рядом, то есть спасти собственную идентичность – свое «Я» – под нависшей над ним угрозой фрагментации, разрушения, и быть устойчивой фигурой для пациента.
В картине есть эпизод, когда после очередного нападения Властвующей демонической фигуры Карла, героиня оказывается в плену: весьма символично она посажена на цепь, одета в ошейник и маску и становится безмолвным свидетелем всех этим адских деяний. В фильме это звучит как «она поверила в реальность всего происходящего». А стоило поверить - как тут же она оказалась встроенной деталью в искаженную реальность сумасшедшей фантасмагории…
В психотерапевтическом процессе нечто похожее случается, когда терапевт, настолько сильно вовлеченный, шокированный, напуганный этой всепоглощающей реальностью клиента, в какой-то момент перестает помнить о своей реальности – кто он, где и зачем здесь. Это тонкая грань, где контрперенос терапевта перестает быть подвластным его профессиональному терапевтическому «Я».
Так контрперенос, под силой нахлынувших и малоосознаваемых ощущений, перерастает в идентификацию с фигурой или объектом, в котором так нуждается наиболее активная – а в этот момент психотическая – часть клиентской психики.
С точки зрения психологических защит это можно обозначить как «проваливание в проективную идентификацию». Увязнув там (и часто даже не сознавая, что оказался увязшим в этом безжизненном болоте по самые уши), терапевту весьма сложно бывает выкарабкаться оттуда на твердую почву реальности самостоятельно.
В фильме герой Винса Вона, детектив Новак, идет на помощь главной героине… и находит ее, потерявшую себя, слипшуюся с психопатической бредовой реальностью, мумифицированную и безучастную.
В терапевтической реальности к терапевту на помощь приходит супервизор. Проводя символическую параллель с фильмом, это именно он будет тем, кому отведено «трясти героиню за плечи», спрашивать, не забыла ли она, зачем сюда пришла, взывать к сознанию и пробуждать к жизни, помогая прекратить внутреннюю фрагментацию.
Другой эпизод фильма метафорически изображает, как теперь уже Карл оказывается погружен во внутренний мир Кэтрин, втаскивая в цветущий сад ее мира зловоние, черноту, неуправляемость и смерть.
Этот фрагмент привлек мое внимание той резкой переменой, которая происходила с главной героиней. Пока она странствовала по сумасшедшим лабиринтам мира пациента, ей почти не удавалось установить с ним контакт: ей отводилась роль удивленной жертвы, власть ее была лишь в одном: бессильно наблюдать за торжествующим монстром и делать слабые попытки договориться.
Однако, оказавшись на своей территории, уже Кэтрин представляла опасность. Ей удалось сохранить собственную власть… и благодаря использованию внутренней агрессии глобальный сюжетный конфликт смог быть разрешен единственно возможным здесь способом: Внутренний ребенок получил покой, психопатическая фигура «мальчика-Бога» была окончательно повержена.
Здесь особую важность для меня имеет идея присвоения терапевтом собственной агрессии, и адекватным использованием ее в целях сохранения и управления процессом терапии. В качестве метафоры из фильма вспоминается кадр, где Кэтрин, возмущенная психотическим нападением и разрушением, которое привнес Карл-демон в ее мир, смогла вооружиться, отразить атаку и обезоружить монстра. 
Лишь присвоив внутреннюю агрессию, терапевт может сохранять самого себя в постоянных путешествиях по реальностям других людей, выживать в бесконечных разрушениях, отражать неизбежные атаки на личное пространство психики, а процесс терапии получает шанс на успех.
Пока агрессия не присвоена – терапевт существует в мазохистической позиции, являясь то ли добровольцем-спасателем, подгоняемым чувством невротической вины, то ли бесконечным нарциссическим расширением клиента, удобной фигурой для отыгрывания привычных сценариев его жизни, то есть объектом для манипуляций.
Можно заметить, как в последних кадрах фильма, продолжая зашедшую некогда в тупик работу с аутичным мальчиком, главная героиня вложила собственную жизненную энергию в творчество, что создало динамику и помогло восстановить контакт в ее отношениях с пациентом-ребенком.
«Может ли красота приручить зверя?»
Я думаю – может, если красота как следует вооружена…
