Любовь из коробки

Сегодня весь день вспоминаю один симпатичный художественный фильм, далеко не новый и не особо кассовый, однако действительно глубоко меня тронувший.

Это кино под названием «Ларс и настоящая девушка» (Lars and the Real Girl), с чудесным Райаном Гослингом в главной роли, снятое в 2007 году австралийским режиссером Крэйгом Гиллеспи (большое спасибо Гинте Р., когда-то рассказавшей мне о нем).

То и дело я мысленно возвращаюсь к истории застенчивого парня по имени Ларс – то ли комедийной, то ли драматичной – но весьма символично открывающей глубочайший смысл такого процесса, как «работа скорби», отражая всю важность и необходимость проделать эту работу горя, во имя способности человека к зрелой любви.

Но начать я хочу издалека.

Каждый человек рождается на свет с врожденной потребностью и готовностью к привязанности. По сути, это залог выживания ребенка, безгранично зависимого, безусловно доверяющего и всеобъемлюще нуждающегося. Человеческий детеныш, чья подготовка к жизни в этом непростом и еще малознакомом мире растянута на годы (в отличие от детенышей других млекопитающих) просто не смог бы выжить и адаптироваться здесь без посторонней помощи.

На фоне того, какой была его первичная, самая ранняя привязанность в детстве – в смысле постоянства заботящегося объекта, его безопасности и устойчивости, удовлетворения потребностей, теплоты и внимательного отклика от объекта этой самой привязанности, — помимо базового выживания, также будет закладываться фундамент к способности выстраивать межличностные отношения уже во взрослом возрасте.

Где-то на старте (иначе скажем, в возрасте до трех лет), преимущественно формируется взгляд человека на самого себя, создается основа для образа своего Я. И именно в тот период начинает прорисовываться, и от первичного опыта будет зависеть персональная картина мира любого человека. Что в свою очередь  напрямую отразится на качестве жизни, её благополучии, а порой даже продолжительности…

Не трудно догадаться, какое мощное влияние способна оказать на маленького ребенка смерть матери, и как разрушительно может сказываться на всей его дальнейшей жизни столь необъятная и необратимая потеря.

Я назвала ее «необъятной» сознательно. Ребенок слишком мал, чтобы «объять» это травмирующее событие. У него еще нет ресурсов, не развиты способности и нет тех возможностей психики, благодаря которым взрослым людям удается справляться и переживать значимые утраты и серьезные жизненные невзгоды. Взрослым и то это удается нелегко, и даже не всем, к сожалению…

У младенца нет лексики для определения, понимания и переживания случившегося, его психика не может переработать такое событие (особенно, без внешней помощи), потому что отсутствует накопленный опыт, знания и варианты того, «как, попав в беду, выжить, восстановиться и жить дальше».

На фоне своей крайней уязвимости, малости и естественной детской незрелости, утрата самой основополагающей связи по масштабу трагедии практически подобна смерти. Собственной смерти, даже несмотря на то, что кто-то другой наверняка возьмет функционал заботы на себя, продолжив пеленать, кормить, а может даже и любить этого малыша.

Но в психике ребенка, столкнувшегося с подобной трагедией слишком рано, на глубинном уровне может быть создан барьер, глобально защищающий от привязанностей любого рода. По сути, от возможности любить. Ведь терять — абсолютно непереносимо, а в недрах бессознательного привязанность и потеря уже спаялись воедино тем первичным и очень болезненным опытом краха.

Взрослый человек на сознательном уровне готов к тому, что всё, имеющее начало, рано или поздно придет к своему завершению. Начиная любые отношения, все мы хотя бы отдаленно, хотя бы теоретически, способны задумываться об их окончании.

Но если ранний опыт утраты психически так и не был переработан, защитные механизмы психики вполне способны организовать сценарий «от обратного»: создать глобальное препятствие всему новому, и просто ничего не начинать. Лишь бы никогда, ни за что не столкнуться с болью утраты. Не допустить вновь такого, что когда-то давным-давно чуть было не убило. Но надломив способность к любви и проделав большую дыру в Душе, наполнило сердце отчаянной тоской, бессилием и безысходностью.

Возвращаясь к фильму о Ларсе, странном замкнутом парне, который вдруг, словно «ни с того, ни с сего», принялся выстраивать отношения с силиконовой куклой.

Важно было бы сказать, что это кино показало почти волшебную историю исцеления взрослого человека с детской расколотой душой, слишком рано лишившегося матери, но вынужденного адаптироваться к взрослым реалиям, живя «как все». Историю восстановления способности к любви — бережного, тактичного, неторопливого, «всем миром» организованного и эмпатически поддержанного.

Наверное, порой действительно необходимо подключить весь белый свет ради того, чтобы непрожитое в одном человеческом детстве смогло, наконец, проиграться и выразиться, от начала до конца. И чтобы взрослый человек получил бы наконец свой личный, и возможно самый реальный опыт того, как он рискует. Влюбиться, проникнуться, потрудиться, доверять, выстраивая отношения, и, неминуемо утратив объект своего вдохновения, всё же остаться в живых …

…. После чего и начать, наконец, жить. Мужественно, принимая неизбежность потерь на своем пути, но всякий раз выбирая жить и любить дальше…