Быть или не быть психотерапии
Продолжая отвечать на вопросы о психотерапии, мне захотелось озвучить одну очень простую, но важную данность.
Глубинная психотерапия – это явление не для всех. И здесь я мыслю даже не как психоаналитически ориентированный психотерапевт. На анализабельность пациентов (то есть, возможно ли с данным пациентом использовать психоанализ в качестве метода лечения) вообще существует много различных точек зрения, сейчас я несколько о другом.
Я говорю о том, что есть метод работ, носящий консультативный характер. А есть принципиально другой, процессуальный, где центром является сам человек, его внутренний мир и его процессы в динамике, а не проблема или внешний симптом как главная мишень (поскольку он всего лишь следствие чего-то скрытого, явно более могущественного и влиятельного).
В первом случае человек хотел бы избавиться от некой проблемы, в его восприятии находящейся за пределами его самого. Запросы на консультацию в таком случае обычно касаются внешней реальности, и выглядят примерно следующим образом:
«мой муж-тиран, расскажите, что мне делать»,
«мой женатый любовник уже десять лет обещает и не женится, помогите»,
«мой ребенок не хочет делать уроки, посоветуйте, как его заставить»,
«мне отказали уже на десяти собеседованиях, что они за уроды!?» и т.д.
Это не плохо и не хорошо, просто факт: локус проблемы для такого клиента существует как бы отдельно. Проблема отрезана от него самого, является ответственностью других лиц или просто следствием обстоятельств, и словно никак не связана с особенностями его личности или выборов.
Вот пока взгляд на проблему такой, этому человеку не нужен и не интересен никакой процесс, и для него совершенно нет смысла ни в какой глубинной психотерапии. Он ждет, чтобы его проблему «выключили», ну, в крайнем случае обучили, как ее «выключить» самому. Делай раз, делай два, всё, проблема отсечена.
Чтобы говорить о серьезном психотерапевтическом лечении, а именно о процессе, при котором изменения касаются интрапсихических конструктов, структуры психического аппарата и характера, внутреннего содержания психики (или наоборот, пустот с отсутствием всякого содержания), у пациента должно быть одно, но, на мой взгляд, самое важное «знание» относительно себя и своего страдания.
Психотерапевтический процесс имеет возможность состояться, а значит, имеет высокий шанс принести помощь пациенту, если хотя бы на каком-то уровне, сознательно или бессознательно, у человека есть понимание (а на бессознательном уровне оно присутствует в виде невыраженного в словах ощущения, томления, интуитивного переживания), что внешняя проблема каким-то образом связана с тем, как сам этот человек устроен. Что именно в нем есть нечто, из-за чего внешняя реальность, его мир и жизнь организуются таким неудовлетворительным образом.
То есть человек хоть как-то связывает неудовлетворенность жизнью с личной ролью в череде неблагоприятных для себя обстоятельств.
Проще говоря, если человек способен задаваться вопросом «что такого есть во мне, из-за чего моя жизнь так плоха», прогноз успешности психотерапии как процесса лечения значительно возрастает.
Если такого вопроса нет, и в ходе первичных консультаций (с любой проблематикой) такое сомнение так и не закрадывается у клиента, никакой психотерапии не состоится.
При этом я, конечно, говорю не о конкретном словесном запросе. Бывает так, что люди ходят на психотерапию несколько лет, на уровне сознания все еще не связывая, какие они сами, с тем, как это влияет на их внешнюю реальность. Однако если человек способен находиться в процессе, выдерживать его рамку и условия, вкладывать ресурсы в этот процесс, само по себе это уже говорит о возможности сделать такое поистине наиважнейшее открытие.
Если человек выдерживает процесс терапии, значит все-таки хоть какая-то часть его психики «знает» об этой связи и готова (пусть не сразу, может через какое-то время, порой длительное) начать об этом размышлять и связывать одно с другим. Тогда хоть что-то внутри этого человека догадывается, что его страдание, его симптом является следствием того, как «укомплектован» его психический аппарат, на каком уровне он развит и функционирует. Что вроде бы внешняя проблема как-то связана с персональными особенностями, с привычками, характером, прошлыми событиями и травмами. То есть с самим собой.
Да, у человека это знание может быть сразу. Иногда оно может храниться в нем задолго до прихода к психотерапевту, у кого-то с детства, а у кого-то формируясь в ходе жизненных событий. У человека это «знание» может появиться на первых встречах с психотерапевтом, иногда в виде некой размытой надежды на что-то иное в жизни.
Но может и не быть. И никогда не появиться в кабинете у психотерапевта. И тогда человек не выбирает психотерапию как метод и как возможность изменить что-то на своем жизненном пути. Он идет какой-то другой дорогой, а уж к чему в итоге придет, кто знает… Только ведь сразу неизвестно, что может появиться у человека, впервые пришедшего за помощью. Поэтому психотерапия не для всех, но шанс рискнуть и встретиться с собой-настоящим есть у каждого.
«Безутешное дитя»
Небольшой отрывок лекции о первичной проекции, областях негатива в психическом и, собственно, предпосылках формирования пограничной личностной организации психики и того, что в последствие, в терапевтическом пространстве скорее всего проявится в виде негативной терапевтической реакции. Об этом детально и ярко рассказывает А.И. Коротецкая (преподаватель Института Психологии и Психоанализа на Чистых Прудах)
«Фрейд говорил о так называемой первичной проекции. Т.е. существует период в нашем функционировании, который Фрейд называет «Я чистое удовольствие», или «наслаждающееся Я». Существует период в жизни человека, когда Я функционирует согласно принципу удовольствия. Это парадоксально звучит, потому что Я появляется, наталкиваясь на реальность. И принимает принцип реальности, только тогда появляется Я – инстанция.
Этот маленький отрезок времени, неизвестно сколько длящийся – 10 минут, день, час — но он существует. Он характерен тем, что все то, что вызывает удовольствие, остается внутри. А все то, что вызывает неудовольствие, проецируется сразу же вовне, как не принадлежащее Я, а имеющее отношение только к внешнему миру.
В этом периоде формируется внутренний объект, и это внутренний объект является объектом, который в себе несет лишь положительные, лишь хорошие качества, способности хорошо, правильно, достаточно удовлетворять субъект.
А во вне остается то, что выталкивается, это становится внешним объектом. Это первичная проекция.
То есть неудовольствие выталкивается вовне, удовольствие остается внутри. Из чистого удовольствия формируются объекты – источники удовольствия, а из вытолкнутого – появляется внешний объект.
Как говорит Фрейд, внешнее, то есть ненавистное и объект в самом начале были идентичны.
То есть внешнее = ненавистное = объект.
Здесь мы находим первичное расщепление, то есть опыт, который переживается субъектом, расщепляется на две части, удовлетворяющую и неудовлетворяющую.
Мы помним, что переживание удовольствия оставляет мнестические следы, в которые происходит повторная инвестиция, и последующие…
И вот это будет той основой, из которой будет развиваться психическая ткань.
Андре Грин говорит о том, что вот есть этот первичный опыт получения удовольствия. Потом как при любом нормальном функционировании, наступает период, когда это удовольствие нельзя получить сиюминутно, нужно подождать, пока объект внешний не удовлетворит потребности этого субъекта. Для того, чтобы справиться с этим ожиданием, у субъекта развивается так называемое галлюцинаторное удовлетворение желания.
То, что галлюцинируется, по качеству отсылается к периоду «я чистое удовольствие» (из внутреннего источника). То есть галлюцинируется не то, что твое желание удовлетворяется так себе «на троечку», а галлюцинируется, что это желание удовлетворяется по полной программе.
То есть галлюцинаторная реализация желания переживается как достаточно полное удовлетворение. А потом уже появляется объект, который на самом деле удовлетворяет желание субъекта.
И тут появляется большая головная боль для нас. Потому что реальный объект никогда не сможет удовлетворять так, как удовлетворялось Я в этом «периоде чистого наслаждения».
И тогда мы имеем следующее: мы имеем реальный объект, который удовлетворяет желание этого человека, как может. И имеем его опыт полной реализации его желания. И чем больше разница между первым опытом, и тем опытом, который он получает потом, тем хуже его способность принимать удовлетворение с помощью реального объекта.
И тогда этот реальный объект, который как-то пытается удовлетворить, просто отвергается субъектом. Это и есть область негатива в психике. То есть, там где объект не подошел к субъекту достаточно быстро, как субъект этого желал, когда он еще не истощился до конца своей способности и возможности, какая у него есть.
Пока он не слишком долго галлюцинировал эту реализацию желания, тогда эта связь объект-субъект сохраняется.
А когда субъект был вынужден слишком долго удовлетворяться галлюцинаторно, этим способом, тогда он просто не может принять реальный способ удовлетворения. Потому что слишком большая разница между одним качеством и другим. Качество, который дает реальный объект, уже не является для субъекта удовлетворением.
Это происходит тогда, когда субъект вынужден долго галлюцинировать эту реализацию желания, то есть реальный объект долго отсутствует, долго неудовлетворительный, неудовлетворяющий.
И тогда любой неудовлетворяющий [как хотелось бы в идеальном представлении] объект автоматически становится плохим объектом.
То есть плохой не потому, что не дает грудь, а потому что дает грудь не так, как хочет субъект. Не потому, что молока нет, а потому что молоко какого-то другого качества, не того, какого ожидает субъект.
А если объект плохой, то по логике первичной проекции, он сразу выталкивается вовне, как принадлежащий к внешнему миру, и между ним и субъектом появляется дистанция. От плохого объекта нужно держаться подальше.
«Он плохой, от него надо держаться подальше, следовательно, брать у него молоко нельзя». А кушать-то хочется… И этот плохой объект становится еще больше неудовлетворяющий, и его еще менее можно допускать к себе, и от него еще дальше нужно держаться.
Если наблюдать за такими мамами с такими детьми (которых мать трясет и трясет, но не может успокоить) ощущается, как это напряжение увеличивается. Все напряженнее и напряженнее становится, сгустком какого-то напряжения.
Плохой объект, он изначально плох только тем, что он не смог подстроиться под ритмы субъекта: когда подходить, с чем подходить, и как его удовлетворять. Он отсутствовал больше, чем мог выдержать субъект это его отсутствия.
Поэтому с хорошими намерениями этот объект, эта мама с намерением накормить ребенка подходит к нему, а ребенок не может принять эту грудь, потому что эта грудь не соответствует ожидаемому. Потому что пока она подходила к нему, он уже настолько насытился этими галлюцинациями, и эта реальность будет настолько не схожа с той, что он себе представлял, что воспринимается как чужая, и принять ее невозможно.
Вопрос из аудитории: — На всю жизнь?
А.К. — На всю жизнь. Потому что на выходе мы имеем пограничную личность. В лучшем случае. Которая конечно же страдает от того, что не всё у него получается так, как она хочет. А больше получается, как она не хочет.
Это как в том примере, когда долгая засуха – несколько лет — а потом пошел дождь. И когда уже дождь пошел, то вода не впитывается, потому что ей некуда проникнуть, не осталось этих ходов. Это клиника негатива.
Мать пришла. Она была столько ожидаема, ожидание ее столько инвестировалось, что она стала этим отрицаемым объектом, когда она появилась в реальности.
Она появилась, а для субъекта её нет [по причине несоответствующего фантазмам качества].
Люди потом всю жизнь ждут. Они могут получать, но все время не то. И отсюда вот эти пустоты, которые характеризуются клиникой негатива, что свойственно пограничным пациентам, и о которой они активно говорят. Они же очень часто описывают свои переживания: чувствую пустоту, в душе, в груди, в голове, отсутствие, нехватку.
Эта не та нехватка, кастрационная, нет. Это глубинная нехватка, пропасть. Я как будто проваливаюсь в пропасть. Это не психотическая пропасть, из которой нет выхода. Это ощущение пустоты. Потому что там, где должен был быть объект в психике, там отрицаемый объект. И описывают пациенты эту пустоту как страдание. Как мучительное состояние, где боль, оттого что нет душевной боли.
Для того, чтобы другой появился, нужно чтобы качество этого удовлетворения менялось во времени. Другой появляется, когда мать становится другой во взаимоотношениях. То есть она не полностью инвестирует его, как в первый день, а дала что-то ему, потом пошла мужа «поинвестировала», потом кошку, или соседку. Потом вернулась к своему ребенку, и вернулась иная, с другой дозой инвестиций вернулась к нему. Не с той, с которой он ее ожидает, а с другой. То есть плохая, чужая. Первая реакция на чужого «все чужие – плохие», и чем хуже с этой чуждостью, инаковостью другого мы справлялись в детстве, тем хуже потом справляемся с чуждостью других во взрослой жизни. Но это универсальная реакция: чужого оценивать как плохого. Но в начале…»
При копировании или цитировании ссылка на Институт Психологии и Психоанализа на Чистых Прудах обязательна
Врач vs. Психотерапевт
«- Доктор, мне ваши таблетки не помогли.
- А вы их пили?
- Нет»…
Размышляла в очередной раз, чем отличаются медицинский подход к лечению пациента, и психотерапевтическая практика. Как это часто бывает, ответ родился в картинках.
На мой взгляд, медицинский подход предлагает доктору объединить с пациентом усилия, чтобы направить эту совокупную силу на борьбу с болезнью.
Хорошо сотрудничающий пациент соблюдает все рекомендации, принимает назначенное доктором лекарство, вовремя наблюдается, выполняя все предписания и корректировки схемы лечения.
Все это выглядит как чистая, линейная и логичная схема. Доверяющий авторитету врача пациент делает то, что ему сказали, и дает обратную связь, чтобы посодействовать врачу в корректировке назначений, которые не приносят пользы. До тех пор, пока не станет лучше.
Вот только у психотерапевта не получится работать также. Когда мы встречаемся со структурой характера, со спецификой каким-то особым образом организованного психического аппарата, фактически «болезнь» или проблему отделить невозможно. Её нет, и в то же время она существует. Можно было бы сказать, что терапевт стремится объединить усилия со здоровой, сотрудничающей частью пациента. Однако невозможно игнорировать тот существенный факт, что пациент – как он устроен, рельеф его психики — и создает то, от чего он сам страдает. А так называемая «здоровая» часть также пребывает в динамике, то есть может оказываться в разной степени стабильной и сотрудничающей. В общем, объединиться с ней – очень редко когда действительно подходящее решение.
Психотерапевту невозможно просто «напасть на болезнь», не напав при этом на пациента. Можно сказать, что автор симптома – характер (а также ранний опыт, органика, ригидность привычных схем, уровень и особенности функционирования психического аппарата, влечение к смерти и др.) пациента. То есть как бы он сам, и одновременно не он, поскольку мало что во всём этом изобилии является продуктом сознательных выборов. Это просто то, как человек устроен (хотя, конечно, вовсе не просто). На что бы ни попытался напасть терапевт, это «что-то» будет стараться выжить и сохраниться, защитить себя от атаки, поскольку все, что есть в нас, когда-то неслучайно образовалось, и помогало выжить нам-маленьким.
Так, при внешней простоте явлений, нечто весьма замысловатое всякий раз предстает перед глазами психотерапевта, и нужно здорово потрудиться, потратить время и психическую энергию, чтобы хоть немного «распутать» этот разноцветный клубок многолетних и причудливых образований.
Размышления о контракте в психотерапии. Значение для пациента и терапевта. Часть 1
Этот текст давно напрашивался, вынашивался и родился по следам семинара Доктора Франка Йоманса в Москве, посвященного психодинамической терапии, сфокусированной на переносе в работе с пограничными и нарциссическими пациентами.
Много ценного прозвучало от Франка, приводились интересные примеры из практики, были подняты важные вопросы по существу метода, натолкнувшие на размышления и новые идеи.
И, конечно, неудивительно было услышать часто задаваемый и вызывающий бесконечное множество споров у специалистов разных подходов вопрос, какой контракт в своей работе использует Доктор Йоманс, и как он относится к оплате пропущенных пациентом встреч.
Франк ответил лаконично и мудро. Он сказал, что каждый специалист работает так, как считает нужным и правильным для себя. Главным же является то, насколько ясно специалист может аргументировать свою позицию.
В основу данной публикации положен мой ответ на этот важный и неоднозначный вопрос. Не претендуя на истину, мне хотелось бы подробно и аргументировано рассказать, почему для психодинамической психотерапии я выбираю психоаналитический, «жесткий» контракт, согласно которому от пациента в психотерапии ожидается сотрудничество с соблюдением трех основных договоренностей, а именно:
1) приходить на встречи,
2) говорить обо всем, что приходит на ум, насколько возможно без внутренней цензуры,
3) и оплачивать все встречи, включая пропущенные им.
Постараюсь детально прояснить для читателей, интересующихся данным вопросом, с какой целью в проводимой мной психотерапии таким контракт делается ради пациента, а с какой – в интересах терапевта.
***
Известно, что глубинная (психодинамическая, психоаналитическая) психотерапия – это серьезный метод работы с бессознательным содержанием психики человека. Он нацелен на возрастающую способность пациента к осознаванию прежде неявных, скрытых в глубинах бессознательного причин того или иного внешнего негативного симптома или события в своей жизни. Вследствие этих находок и за счет их переработки происходит повышение качества жизни пациента; нежелательный симптом зачастую исчезает по ходу того, как оказывается проведена работа с прежде неосознанным и недоступным материалом.
Отдельно мне хотелось бы сказать о психотерапии характера.
Глубинная психотерапия предусматривает работу на уровне структуры психического аппарата, и потому является довольно эффективным методом помощи людям, страдающим личностными расстройствами различной степени тяжести, людям с расстройствами характера практически всего спектра, включая и некоторые виды расстройств психотического уровня.
Можно сказать, что задачей психодинамической психотерапии является, в том числе, сглаживание определенных черт характера, выравнивание, нормализация, повышение уровня функционирования психического аппарата и облегчение страдания/трудности пациента за счет формирования у него более надежной психической структуры.
Почему так? Потому, что все вклады психотерапии в целом связаны с одной закономерностью: чем лучше функционирует психический аппарат, чем более целостной переживает себя личность. Чем больше человек видит и осознает себя, соединяя внешнее и внутренне, телесное (поведенческое) и психическое, себя-прошлого с собой в настоящем или воображаемом будущем, перерабатывая жизненный опыт и подбирая слова для него, тем качественнее может стать его жизнь, в который будет меньше страданий и больше возможностей выбора.
На мой взгляд, подобная работа на глубине возможна лишь в том случае, если является процессом и организована именно как процесс.
Горсть бусин в ладони отличается от нити с бусинами. Горка из фрагментов пазла не равна собранной воедино картине. Так, набор разрозненных консультаций по сути отличается от психодинамического процесса, в котором следующая встреча неразрывно связана с каждой другой в течение всего времени терапии.
То, к чему двое «притрагиваются» посредством диалога в кабинете, пациент может, и наверняка будет возвращаться мыслями и чувствами в промежутках между встречами. А происходящее во внутреннем мире пациента за пределами встреч, не менее важно чем то, что происходит в кабинете, где запускается непростая внутрипсихическая работа в человеке.
Вне сессий в том или ином виде рождаются отклики на контакт с терапевтом и своим внутренним миром, разбуженным ранее. А на встречах к ним можно и да же весьма полезно возвращаться, размышлять, формулируя мысли и облекая чувства в слова.
То есть психотерапия начинается в кабинете, но поддерживается работой вне встреч, актуализирует динамику психической жизни. Что подпитывает следующие встречи все новым и новым материалом, всплывающим из глубин, либо родившимся в ответ на прошлую, а может быть пропущенную встречу.
Из всего этого и сплетен, подобно венку или цепочке бус, глубокий психотерапевтический процесс, имеющий совершенно уникальный орнамент, контур и фактуру, каких не было и не будет больше никогда. Можно сказать, это штучный товар, своего рода душевный handmade, связанный с индивидуальной подстройкой под психическую реальность незнакомого доселе человека. В условиях процесса совместная работа живет в динамике, за счет чего постепенно эволюционирует, усложняется психика пациента, благодаря которой он станет способен рано или поздно дойти до решения своего запроса, найти ответы на свои вопросы, сделать выборы или что-то еще, ради чего человеку изначально и понадобился психотерапевт.
Основным фактором, возьмусь ли я как психотерапевт за работу с новым пациентом, для меня является возникновение истинного эмоционального отклика на ситуацию пришедшего за помощью человека, на его страдание, ощущение первоначально человеческой симпатии, интереса, уважения и желания быть полезной в разрешении его трудностей. При наличии достаточного уровня моей компетентности а данном случае, но только если этот отклик произошел, я соглашаюсь взяться за психотерапевтический процесс. И проходить с пациентом порой настоящие «адовы круги».
Кстати, обычно, чем тяжелее состояние обратившегося за помощью на старте, тем с большей долей вероятности именно «адовы круги» нас с ним ждут в ходе терапии.
Также не менее значимо для меня, насколько всерьез пациент относится к своему же решению о терапии, и насколько готов быть включенным и участвовать в процессе. Какова сила намерения пациента сотрудничать и вкладывать свои ресурсы – время, психическую и эмоциональную энергию, деньги – в собственный проект? Здесь я говорю о стартовой ситуации, конечно. Перепады смыслов, мотивации и энергии в ходе терапии – нормальное явление для такой непростой и порой длительной работы.
Разрешение запроса пациента в глубинной терапии, за что собственно и берет оплату психотерапевт, происходит не в одно мгновение. Оно становится возможным в ходе процесса, целого пути. Так не бывает, чтобы психический аппарат, который не очень справлялся многие годы, за пару консультаций или нерегулярных подходов резко деконструировался, затем кардинально трансформировался, преобразовался и стал стабильно и на более высоком уровне функционировать. Вязкость и защитный характер нашего психического мира отменить не получится. Но ответственность психотерапевта — предвидеть эти базовые вещи и учесть в процессе контакта с пациентом.
Лишь в условиях, где двое сотрудничают, проходят совместный путь, есть шанс и возможность, что цель терапии – если мы говорим именно о ней — будет достигнута.
Всегда в процессе продвижения, вместе с пациентом нам придется столкнуться с двумя основными трудностями, хотя они же являются воротами к исцелению, к нормализации состояния и улучшению психического функционирования. Это разные по форме и качеству проективные процессы (перенос) и неизбежное, в основном бессознательное, сопротивление пациента лечению, включая улучшение своей ситуации.
Об этом я уже многократно писала, но повторю еще раз и расшифрую, о чем идет речь.
Начну со слов из книги моей наставницы, психоаналитика, уважаемой Нэнси Мак-Вильямс, которая пишет следующее:
«… для осуществления этого серьезного плана необходимо, чтобы пациенты могли почувствовать себя достаточно комфортно и безопасно для того, чтобы позволить себе «регрессировать», находясь в кабинете терапии – то есть почувствовать сильные эмоции, характерные для раннего детства.
Многие пациенты сообщают, что, начав ощущать себя во время терапевтического часа более по-детски, они одновременно обнаружили, что чувствуют себя более взрослыми и самостоятельными в другое время; таким образом, они переживают регрессию как контролируемую и сосуществующую одновременно со значительным ростом. В ситуации такой ограниченной регрессии аналитик в представлении пациента постепенно достигает эмоциональной весомости, сравнимой с влиянием людей, заботящихся о нем в раннем детстве».
Вот это самое «по-детски» рано или поздно актуализируется в отношениях с психотерапевтом, и носит название «перенос».
То есть, перенос – это проживание с терапевтом тех чувств и состояний, которые изначально предназначались первичным близким, но либо были остановлены защитными механизмами, поскольку оказались невыносимыми для детской психики и не смогли быть интегрированы в опыт, либо получили неадекватный для ранних отношений отклик от ближайшего окружения и зафиксировались вместе с травмой.
Иначе говоря, прошлые (обычно бессознательные) состояния, переживания из «там и тогда» детской истории смешиваются с новыми, и находят выход и разрядку в отношениях с психотерапевтом и в специально обустроенных для этого текущих обстоятельствах в кабинете.
Это одновременно и один из основных инструментов лечения пациентов, но и некоторое препятствие в работе. Ведь, как нетрудно догадаться, чувства в большинстве своем переживаются болезненные, вплоть до непереносимых. Именно они в раннем детстве оказались запредельными для психики ребенка. Да и взрослому выдерживать это, когда оно актуализируется в рамках терапии, бывает крайне непросто.
Зачастую пациенты оказываются в замешательстве, потому что шли на терапию за скорейшим облегчением (чаще всего людям представляется быстрое исчезновение симптома), а оказались в состоянии столкновения и проживания сильнейшей боли, тревоги, ярости, разобранности, хаоса, непонимания, и прочих тяжелых и эмоционально заряженных состояний.
Имея внутри этот болезненный, тревожащий, пугающий или стыдный детский опыт, словно на защиту психического ядра, теперь уже у взрослых пациентов психотерапевта возникает сопротивление лечению, лишь бы с этими состояниями не сталкиваться.
Проявляться сопротивление может любыми способами, но наиболее проблематичные для психотерапии – это отыгрывание вовне, то есть действия вместо размышления, связывания и поиска смысла (как правило, действия оказываются привычными для этого человека в ситуации неудовлетворенности в его жизни).
Понятно, что это защита от душевной боли, столь же мучительной, невыносимой, каким бывает размораживание после длительного периода заморозки, или от встречи с запрещенными чувствами, желаниями, потребностями внутри себя.
Детство не только самый беззаботный, но и самый ужасный период в жизни человека, плюс-минус в зависимости от того, насколько повезло с ближайшим окружением. Ибо даже у самой необыкновенно чудесной матери младенцу не избежать столкновения с непереносимым неудовольствием, с провалами окружения, с переживанием тотальной зависимости от воли и власти другого, с обреченностью, страхом, непониманием происходящего и тд. И уж тем более, если детство было полно травм, потерь, ужасов, несправедливости, неадекватности и ударов судьбы. Становление Человека из первоначального животного состояния невероятно дорого обходится каждому из нас, и у каждого внутри есть области непереработанного травматического, пустотного опыта, который не был интегрирован в психику (но продолжает складироваться внутри нас).
С этой точки зрения сопротивление лечению, в том числе и улучшению своей ситуации, понятно, объяснимо и заслуживает деликатного обращения. Но, тем не менее, в связи с сопротивлением терапия может:
а) не двигаться в сторону запроса /заметно растянуться по срокам;
б) избегаться пациентом всевозможными способами;
в) оказаться досрочно прерванной.
Сопротивление каждого пациента – это его персональная картина реагирования, в том числе и в виде действий. Это не про оценку «хорошо-плохо», а про данность, поскольку такое происходит с любым человеком. Не случайно же говорят, что «характер – это судьба».
Когда в терапии начинает развиваться перенос и актуализироваться досознательный, довербальный опыт, кто-то рефлекторно захочет отменять или передвигать встречи, кто-то «как нарочно» наглухо застрянет в пробке, кто-то внезапно разболеется или окажется вовлеченным в безотлагательные проблемы родни, а кто-то «просто проспит» или «вдруг» станет неплатежеспособным. В общем, сопротивлением в терапии может быть все, что угодно: опоздания и перепутанное время встреч, «забывания» об оплате или настойчивые требования принять в терапию члена семьи, страстная влюбленность в психотерапевта или разгром его ненавистного кабинета, жалобы и преследования в соцсетях или уход в болезнь, а также многое другое, список неограничен.
Однако пациенты, как правило, мало осведомлены об этом скрытом поле своего психического пространства, и в большинстве своем ничего не думают на этот счет. Разбираться с данным явлением и создавать условия, чтобы пациенту стало возможно помыслить о таких непростых связях внешнего с внутренним, изначально это работа и помощь психотерапевта.
Можно сказать, что любые действия вместо слов атакуют психотерапию, суть которой в том числе и в обучении пациента сначала наблюдать, обдумывать, обнаруживать значение и смысл происходящего для себя, затем размышлять и искать решение, как и ради чего действовать. И лишь после такой внушительной, внутренней работы – воплощать, реализовывать то, что будет возможно вовне.
Но, всё же, человек живет так, как привык, как умеет вне психотерапевтического кабинета, характерным для себя образом действуя или становясь в ответ на боль и неудовольствие. Кто – возмущается, ищет виновных, воюет и уничтожает, кто – бессильно сдается или впадает в ступор, кто – удирает подальше от невыносимого, буквально физически или замыкаясь в себе.
Однако в кабинете этому всему хотя бы возможно уделить должное внимание, обнаруживая связи, когда и если пациент наращивает способность вместе с терапевтом наблюдать за происходящим при помощи обратного отклика и стабильного контакта.
Задача хорошей матери – осуществлять holding, или держание своего младенца (не cтолько буквально на руках, сколько в своем психическом пространстве). Вот и психотерапевт в чем-то напоминает такую мать, организуя этот holding на протяжении всей психотерапии для очень ранней, но весьма могущественной части психического мира своего пациента. Чем-то, но не всем: тогда как мать для ребенка бесплатно, потому что она взяла ответственность привести его в этот мир, пациент нанимает психотерапевта работать по своему случаю, запросу, сам приходит за помощью к Другому.
Внешняя рамка с полной оплатой встреч отчасти защищает терапию от разрушения, происходящего под давлением «детской» идеи, что отыгрывания вовне будут приниматься терапевтом безусловно, как если бы он и являлся такой идеальной матерью, которая просто, как данность, вне времени и своих нужд предназначена ждать его, и за свои решения (или бессознательные отыгрывания) не придется платить.
Если сказать очень просто, во многом ради работы с переносом и сопротивлением терапия обустраивается таким образом, чтобы было возможно эти явления обнаруживать, пронаблюдать и исследовать.
Но помимо внешнего, регулирующего и связанного с ответственностью пациента основания для оплаты пропусков, есть и другой, для меня даже более весомый аргумент для такого решения.
Пропущенная встреча – это встреча, которой не случилось, не произошло. Там, где она ожидалась, замысливалась, присутствовала в договоренностях или планах, вместо этого оказалась дыра, прореха, возник образ отсутствия. Однако, для психотерапевтического процесса представление об отсутствии, лишении чего-то не менее значимо, чем представление о присутствие.
Как каждый человек проживает в жизни события, случившиеся с ним, так же ему никуда не деться от проживания того, что было утрачено, потеряно, отнято или не произошло, хотя и могло.
В терапии происходит подобное – в диалоге посредством слов, или в виде событий, действий или явлений. Но в отличие от жизни, именно в процессе совместной работы с терапевтом появляется возможность наблюдать и интегрировать этот опыт, включая переживания о потерях, опыт горевания, который у большинства людей так и не смог занять место в психическом из-за невыносимости.
Как уже было сказано, психотерапевт работает с любым материалом пациента, связан ли тот с присутствием чего-то в жизни, в психике и т.д., или с отсутствием. Это такая же часть работы по процессу пациента, как любая другая в рамках терапии, поэтому оплачивается в общем порядке, а размышления, переживания и диалог на тему пропуска будет возможен на следующей встрече.
Внутри процесса работа идет со всем, что случается. Поэтому если произошел пропуск, или возникло желание пропустить встречу, это вполне закономерно становится предметом исследования, обдумывания, обсуждения и поиска значения для пациента. Пришел пациент или нет, психический аппарат психотерапевта продолжает свою внутреннюю работу с таким материалом пациента включительно. «Держание в психическом», этот самый holding стабильно продолжается в любом случае, пока идет терапия.
Именно в связи с привычно срабатывающим паттерном защит и способом избегания нежелательного или запретного, не пациент определяет, как его необходимо лечить. Это аксиома. Пациент уже определил – в чем-то сознательно, но в основном, конечно, бессознательно, как он проживает свою жизнь, и ему это не подошло, не удовлетворило или принесло страдание.
В этой связи он приходит просить о помощи к Другому. Так другой, терапевт, посредством своего психического аппарата проделывая интра- и интерпсихическую работу, инвестирует и активизирует психический аппарат пациента.
То, как будет организовано лечение, как это устроено – понимает и рекомендует именно психотерапевт, проведя первичные встречи, ряд диагностических интервью и поняв основу сложностей или нарушений, от которых страдает человек, и с которым терапевту предстоит иметь дело на протяжении терапии.
В моем кабинете за организацию процесса лечения отвечаю я, потому что я берусь или не берусь работать с пациентом, соглашаюсь или нет помочь ему в его запросе. Я этому училась и продолжаю постоянно, сама прошла и продолжаю личную психотерапию (имею свой опыт в качестве пациента, который, кстати, очень многое показал мне изнутри процесса), а также имею возможность обращаться к опытным наставникам за помощью или для расширения своего видения по работе с каждым из своих пациентов.
А еще потому, что регрессирование в более ранние состояния, перенос и сопротивление неизбежны, и работать с такими явлениями — есть ответственность, и вызов для психотерапевта.
Иначе это напоминало бы историю с ребенком, которому дали в руки скальпель для самопомощи. Ни один нормальный человек не использовал бы его на благо, будь он дитя или врач. Ребенок в лучшем случае «полечил бы» игрушку, или отбросил бы в сторону, не понимая, что с ним делать, а то еще и порезался бы. Но собственные проблемы остались бы там, где и были.
Кстати, практика показывает, что немногим даже взрослым пациентам доподлинно известно, что для них полезно, а что нет. Ведь понятие «полезно» далеко не во всех случаях приравнено к «хочу», «приятно» или «нравится», что является довольно важным моментом.
Почему я снова привожу в пример ребенка?
Как более века тому назад написал З.Фрейд, бессознательное представляет собой особое душевное царство инфантильного, и мы (я говорю о психоаналитических терапевтах) работаем именно с ним.
Потому что любой пациент, приходящий на глубинную психотерапию, рано или поздно, но совершенно неизбежно будет проживать этот регресс.
Всякий ребенок, и ребенок внутри каждого из нас, конечно, тяготеет к жизни по «принципу удовольствия». Поэтому взрослый человек в регрессивном состоянии, всегда в той или иной степени запускаемом психотерапией и контактом с анонимным, неизвестным Другим в кабинете, инстинктивно станет ориентироваться на переживания нравится /не нравится, хочу/не хочу.
Ребенок ни за что не платит, и не должен. Он ожидает получать всё удовлетворяющее, кормящее, помогающее просто так, это суть раннего, полностью зависимого периода и его безоговорочное право.
Поэтому когда внутри взрослого просыпается эта инфантильная сила, сопротивление тому, чтобы оплачивать пропущенные собой-взрослым встречи, вполне объяснимо. Детская часть внутри взрослого вполне ожидаемо начинает протестовать в ответ на «такую несправедливость».
Однако мы продолжаем говорить о терапии, и в условиях терапии это является материалом для работы в кабинете, а не поводом согласиться, что за терапией обратился недееспособный, маленький, имеющий опекунов младенец, чтобы обратиться за оплатой к ним. Если мы работаем в клинике с такими пациентами, чья детская часть слишком велика, за них и правда платит «опекун», то есть госбюджет (и это неплохое решение для довольно сильно нарушенных, но отчаянно нуждающихся в помощи пациентов).
Но работая с добровольно пришедшими в психотерапию пациентами, кто в целом способен платить за свои нужды, аналитик не следует за удовлетворением этой инфантильной части буквально. Его работа состоит в том, чтобы искать и находить понимание происходящему, что бы это могло означать для пациента, в контексте его индивидуальной истории, характера и судьбы.
Принцип реальности напоминает нам о том, что мы работаем, словно «вступаем в сложную незнакомую игру», в которой проигрывается содержание психики пациента прежде всего. Однако внешние условия для такой игры, ее правила установлены все же на деловом уровне, между двумя взрослыми людьми. Если эти правила не соблюдаются – игра будет вынуждена прекратиться. Просто потому, что аналитик никогда не станет буквальной мамой пациента и не сможет продолжить работу только на своих ресурсах (психических, временных, физических, территориальных и др., и об этом я немного расскажу далее, что вкладывает аналитик в свою работу).
Автор – психолог, психотерапевт, супервизор Наталия Холина
Рене Руссийон о деструктивности
Мне неимоверно посчастливилось учиться у психоаналитиков французской школы и впитывать ценные теоретические и практические находки, расставляя значимые акценты и обнаруживая понимание особенностей функционирования глубочайших пластов психического аппарата в динамике.
Сегодня я хочу процитировать любимого Рене Руссийона, и приведу здесь фрагменты его невероятно важной и подробной лекции о деструктивности, которую не так давно имела честь и удовольствие послушать. Особенно обожаю приведенные им в качестве примеров клинические случаи (конечно и потому, что не имею этического права ни с кем делиться своими примерами). Благодаря этим клиентским случаям столь многое можно увидеть и понять, так глубоко заглянуть в суть проблемы нарциссизма, а значит сделать еще один шаг в сторону понимания и помощи этим весьма трудным пациентам… Поскольку такое понимание делает работу действительно не безнадежной.
Рене Руссийон – член IPA, тренинг – аналитик международного психоаналитического общества, титулярный член Парижского психоаналитического общества, профессор клинической психологии, директор департамента клинической психологии Университета Люмьер Лион 2, президент Лионской группы психоанализа.
«Наиболее важная тема в работе с нарциссизмом это тема деструктивности. Далее
Основные отличия супервизии от личной психотерапии
«Невозможно мысленно представить себе анализ без супервизии, ибо,
как говорил Винникотт, представление об анализе без супервизии
столь же немыслимо, как представление о младенце без матери.
В обоих случаях первый не мог бы существовать без второй».
За то время, что я практикую, мне довелось услышать достаточно много точек зрения, зачастую весьма противоречивых и удивительных, в отношении такого явления, как супервизия. Периодически я встречаю вопросы и отклики коллег, связанные с ожиданиями от супервизии, или темы, вызывающие беспокойство именно в контексте взаимоотношений с супервизором. С любопытством я замечаю, как по-разному этот процесс может восприниматься работающими психологами и психотерапевтами, вне зависимости от стажа своей деятельности или подхода, в котором помогающий специалист реализует себя.
Я хотела бы поделиться своим взглядом на супервизию, и в особенности — сосредоточить внимание на явных различиях, которые существуют между супервизией и личной психотерапией.
Большинству практикующих специалистов известно, что супервизией в психологии называют один из методов теоретического и практического повышения квалификации специалистов в области помогающих дисциплин, таких как психологическое консультирование, психотерапия, клиническая психология и др.
Говоря проще, супервизия – это специфическая форма коммуникации, основная цель которой заключается в том, чтобы один человек, супервизор, встретился с другим, терапевтом, и попытался сделать последнего более эффективным в помощи клиентам (пациентам).
Перевод слова supervisor с английского приносит нам разнообразие значений, таких как, например, наставник, руководитель, инспектор, контролер, диспетчер, надсмотрщик и т.д., а супервизия в этом контексте соответственно определяется как надзор, руководство, взгляд сверху, наставничество, контроль и пр.
На мой взгляд, супервизия ближе всего к понятию супер-видение, то есть взгляду, идущему извне, превосходящему и включающему возможность более широкой перспективы, чем та, что доступна узконаправленному видению, происходящему изнутри ситуации или явления. Кроме этого, супервизия означает вмещение, контейнирование, поддержание формы и неукоснительное следование самой задаче психологической помощи или анализа. При этом связь между анализом (психотерапией) и супервизией кажется абсолютной, независимо от того, рассматривается ли супервизия как встреча двух людей, или как внутренний диалог.
Мне вспомнилось высказывание С.А. Кулакова, которое я несколько лет назад встретила в его книге «Супервизия в психотерапии», и которое я полностью разделяю.
«Cупервизия, хотя и может оказывать лечебное воздействие, не является психотерапией. Если супервизор использует первую как вариант психотерапии, преподаватель становится психотерапевтом, стажер — пациентом. При смешении этих двух функций — возникает этическая проблема двойных отношений, которая может серьезно повредить и — нивелировать все ценности предшествующего контакта. Поэтому, супервизия — это особое вмешательство. Цель супервизии — превратить молодого специалиста в опытного психотерапевта, а не в опытного пациента. Если начинающий психотерапевт нуждается в психотерапии, то её следует проводить другому профессионалу, а не супервизору».
Для начала, чтобы наглядно продемонстрировать различия между психотерапевтической (консультативной) и супервизионной помощью, я хотела бы привести сравнительную таблицу. Более подробно описать представленные к сравнению феномены я постараюсь ниже. Для удобства восприятия, всех практиков psy-сферы — психологов, психотерапевтов, психоаналитиков, консультантов и пр., — я условно объединила понятием «специалист», а пациентов, клиентов, нуждающихся в помощи психолога или коуча, аналитика, телесного терапевта и тд., людей назвала «пациентами».
Кроме того, здесь важно отметить то, что прежде всего я опираюсь на собственный практический опыт и описываю взаимодействие в рамках глубинных, психодинамических подходов (основанных на исследовании скрытого от сознания материала, то есть построенных на исследовании и налаживании связей с бессознательным), поэтому далее, в тексте, я делаю сравнение явлений, характерных именно для глубинной психодинамической психотерапии и, соответственно, для супервизирования психотерапевтических случаев, что, несомненно, может существенно отличаться от супервизирования работы коуча, телесного психотерапевта или психолога-консультанта, не работающего с переносными явлениями.
Таблица 1
Психотерапия (психоанализ)
|
Супервизия |
Коммуникация |
|
Специалист ↔ Пациент (с его прошлым, настоящим, затруднениями и пр.) | Супервизор ↔ Специалист + ↔ всегда заочно присутствующий пациент (с его прошлым, настоящим, затруднениями и др.) |
Задача |
|
Психотерапия (анализ, консультирование) пациента;
|
«Терапия психотерапии», проводимой специалистом с выбранным для предоставления случая пациентом; |
Цель |
|
Выполнение запроса пациента;
Специалист оказывает помощь пациенту в разрешении затруднения последнего; |
Выполнение запроса специалиста;
Оказание помощи специалисту в связи с возникающими у него затруднениями при оказании помощи пациенту или её неэффективности. |
Препятствия на пути к цели |
|
Защитные механизмы пациента, характерные и свойственные ему в связи с личной историей, обусловленность рамками «картины себя и мира», сопротивление лечению различных форм;
Неконтейнируемые (неосознанные) контрпереносные реакции (действия) специалиста, вызванные материалом пациента; Собственные переносные реакции специалиста (в связи со своей личной историей), возникающие в отношениях с пациентом; |
Защиты пациента внутри коммуникации со специалистом;
Неконтейнируемые контрпереносные реакции специалиста в связи с материалом пациента; Собственные перенос специалиста в отношении пациента; Нарциссическая уязвимость специалиста при прицельном фокусировании супервизора на его работе; Инфантильный перенос в отношении супервизора; Сопротивление супервизии; |
Забота |
|
О пациенте | – О пациенте (посредством организации особой коммуникации и оказания помощи специалисту, работающему с данным пациентом);
– О специалисте (заботясь о профессионализме, этичности, осознанности и эффективности в работе, а значит – о репутации и профессиональном развитии специалиста); |
Позиция |
|
Специалист стремится к безоценочной позиции в отношении пациента;
|
Для супервизора неизбежна доля оценочной позиции в отношении деятельности специалиста. Надзорная (нормативная), контролирующая функция совмещается с обучающей, тонизирующей, формирующей и поддерживающей в рамках супервизии; |
Контракт |
|
«Психоаналитический» контракт; В основе – жёсткий (в смысле постоянный, стабильный, неизменный) «кадр», учитывающий ассиметрию отношений при психотерапии и предусматривающий развитие переноса (включая регрессирование пациента на более ранние стадии развития). На этапе симбиоза (в отношениях «по типу опор») опираться на уважение клиента в отношении терапевта чаще всего нецелесообразно; |
Свободный («Невротический») контракт;
В основе – нацеленность на горизонтальную коммуникацию, выстроенную на основе взаимоуважения к пространству, ресурсам, границам и отдельности каждого из коллег; |
Ожидания
|
|
Пациент может быть любым;
|
От специалиста ожидается наличие серьезного опыта личной психотерапии, то есть достаточной степени осведомленности о том, как устроен и функционирует его собственный психический аппарат, достигнутой опытным путём (именно через аффективное, а не только интеллектуальное проживание).
Т.о. супервизор частично опирается на уже развитую способность специалиста к самонаблюдению и на его способность самостоятельно справляться с реакциями переноса внутри процесса супервизии, а также управлять собственным аффектом, контейнировать и перерабатывать его. Ответственностью специалиста является подготовить случай к супервизии, однако формы подготовки случая могут быть разными; |
Материал
|
|
Пациенту предлагается говорить «обо всем, что приходит на ум», свободное выражение любых мыслей, тем, идей, ассоциаций и т.д. | Специалист говорит обо всем, что связано с пациентом; в случае обозначения своих личных переживаний и реакций – также старается представлять и наблюдать эти явления в свете материала данного пациента; |
Отношения
|
|
Психотерапевтические отношения изначально ориентированы, рассчитаны на неизбежное регрессирование пациента в рамках глубинного процесса;
Взаимодействие внутри слияния, и с феноменом слияния (в зависимости от этапа работы временный регресс может поддерживаться). В основе – работа с переносом, инфантильными потребностями и аффектами; |
Регресс к инфантильным состояниям специалиста в супервизии не поддерживается ни на каком этапе работы;
Отношения основаны на коммуникации и обучении двух коллег (один из которых, например, более опытный, хотя это не обязательный критерий). |
Фокус внимания в паре
|
|
Любое явление как внутри психотерапии — слова, феномены, действия или чувства пациента, или возникшие у психотерапевта в связи с пациентом; в настоящем или прошлом пациента, и т.д. | Обязательно связан с пациентом.
При выпадении из фокуса внимания пациента процесс перестает быть супервизией. Не сфокусированное на конкретном пациенте наставничество, обучение или тренировка навыков, конкретных технических приемов, обсуждение инструментария, коучинг, направленный на развитие частной практики – это другие формы работы, которые не могут называться супервизией, но также могут быть необходимы специалисту и запрошены им. |
«Разыгрывание»
|
|
Со специалистом на всех уровнях (проективном, вербальном, поведенческом) разыгрывается история пациента;
|
С супервизором чаще всего разыгрывается то, что происходит в кабинете между специалистом и его пациентом; плюс может быть «разыграна» история пациента.
Супервизором обычно останавливаются, но также возможны попытки разыгрывания личного материала специалиста в связи с его персональной историей и развивающимся переносом в отношении супервизора; |
Этика
|
|
Этический кодекс специалиста помогающих профессий; | Этический кодекс специалиста помогающих профессий;
Этический кодекс супервизора; |
Полагаю, данная таблица наглядно показывает явные различия между психотерапевтическим и супервизионным взаимодействием. Причем, на мой взгляд, вне зависимости от школ и направлений помогающих специальностей.
Далее, как обещала, некоторые пояснения и уточнения.
Коммуникация
Внешне может показаться, что коммуникация в кабинете терапевта идентична взаимодействию в кабинете супервизора, однако это не так. Несмотря на то, что в обоих случаях происходит взаимодействие двух людей, по своей сути и цели оно кардинально отличается.
На первом рисунке я схематически изобразила коммуникацию между психотерапевтом и его пациентом. Зеленым цветом я постаралась выделить двусторонне направленные, «взрослые» коммуникации (словесно выраженные, с опорой на договоренности, обращенные к взрослой и тестирующей реальность части психического аппарата каждого из двоих).
Но как можно увидеть, и это очевидно, помимо реально происходящего, вербального, рационального и аффективного обмена в кабинете, влияние оказывает также неосознанный материал пациента, непосредственно связанный с его жизненными затруднениями, с его запросом и личной историей (Бессознательное). Внутри синего овала я символически отметила сознательные и бессознательные элементы, в разной степени влияющие и проявляющиеся в кабинете – в виде эмоциональных, интуитивных воздействий, неосознанных манипуляций, поведенческих «отыгрываний», невысказанных желаний и пр.
На этом рисунке я умышленно изобразила область Бессознательного специалиста в полупрозрачных тонах. Это означает, что влияние внутренних процессов самого практика хотя бы в какой-то степени изучено и осмыслено им, и его встречное влияние по большей части находится под наблюдением самого специалиста.
Здесь мне важно подчеркнуть, что готовый практиковать специалист уже имеет достаточный опыт личной психотерапии, во многих аспектах исследовал свой психический аппарат и в состоянии отделять личные, не имеющие отношения к клиенту переживания, от тех, что непосредственно связаны с пациентом.
Проще говоря, специалист хорошо понимает, кто он, где он, в чем заключается его деятельность, каковы возможности и ограничения его интервенций, с чем связана их польза и в чем их смысл, а также справляется с контейнированием себя, своих эмоциональных переживаний и проявлений (осознает и перерабатывает контрперенос, а также прочие реакции, импульсы, желания как по отношению к пациенту, так и не касающиеся его).
Таким образом, на моем рисунке изображен специалист с довольно устойчивой профессиональной идентичностью, а потому его собственное бессознательное (в том числе не имеющее отношения к клиенту) мы имеем в виду, но рассматриваем как второстепенное по силе и степени влияния на коммуникацию в кабинете.
Второй рисунок схематически отображает, как может выглядеть коммуникация между супервизором и специалистом, представляющим случай своего пациента.
Очевидно, что в таком взаимодействии на единицу времени приходится гораздо больше слоев, фокусов внимания, мишеней работы, и неизбежно подвергнутых какому-то искажению областей (в связи с особенностями восприятия и ментализации каждой личности в двух данных парах) и пр.
Можно увидеть, каким образом в кабинете супервизора так или иначе присутствует пациент, с его феноменами, затруднениями и историей, хотя это присутствие и будет условным, лишь со слов специалиста вынесенным к супервизору.
Кроме того, в большинстве случаев, какая-то часть психического аппарата специалиста во время супервизии определенным образом реагирует на авторитетную фигуру супервизора. Это влияние также придется учитывать, даже с расчетом на то, что способность к рефлексии у специалиста достаточно высоко развита, и он справляется с тревогой, ненавистью, импульсами к разрядке через действие и собственным перевозбуждением.
Самому же супервизору с особым вниманием имеет смысл наблюдать за возникающими в супервизии «параллельными процессами» и всевозможными «разыгрываниями», как относящимися в первую очередь к пациенту, и лишь вторично – непосредственно к супервизии, а уже в третью очередь — к регрессу специалиста; именно они зачастую дают максимально богатые ответы и четкие подсказки в отношении малопонятных процессов пациента или коммуникации в паре с терапевтом.
Таким образом, общая позиция, занимаемая супервизором, заключается в исследовании эмоционального воздействия пациента на супервизируемого, того, что происходит между ними в кабинете, что происходило с пациентом в его прошлом и существует сейчас, но никак не на переработку инфантильного переноса специалиста в отношении супервизора.
Отдельно важно подчеркнуть, что аффективные процессы супервизора максимально перерабатываются им самим и не должны вталкиваться в пространство супервизии данного пациента. Это определенно вопрос этики, устойчивости и сформированной идентичности супервизора, по-хорошему, опытного практика с достаточным стажем работы и, естественно, внушительным опытом (а порой и не одним) личной терапии или анализа. И все же некоторое влияние функционирования психического аппарата супервизора неизменно будет влиять и на специалиста в процессе супервизии, и на психотерапевтический процесс пациента.
Цель, задача и забота
Если с психотерапией все более-менее понятно, и мишенью работы специалиста является затруднение (специфика характера, паттерн, запрос, жалоба и др.) пациента, работа в отношении чего и будет определять психотерапевтический процесс, то в заочной супервизии фокусом внимания оказывается запрос специалиста на оказание ему помощи в связи с затруднениями, возникающими при работе с конкретным пациентом.
Таким образом, прицельно решаются не личные проблемы специалиста (хотя косвенно влияние распространяется и на них), и тем более далек от супервизора пациент, которого супервизор никогда не видел и о котором известно лишь со слов специалиста, причем с обязательным изменением части биографических данных.
В супервизии работа двоих будет выстраиваться в направлении поиска того, что именно в работе специалиста препятствует улучшению ситуации пациента, или, что снижает эффективность помощи специалиста в этом конкретном случае, а также того, что бы помогало специалисту в сложившихся обстоятельствах.
Например, одной из форм помощи в супервизии может быть работа с клиентской сессией путем исследования текстового материала. При такой форме работы ответственностью специалиста является подготовить сессию к разбору на супервизии, предоставив в виде текста диктофонную запись полной сессии или какой-то ее части. Естественно, эта форма работы возможна, только если пациент дал свое согласие на запись сессий, а также на предоставление случая к супервизионному разбору.
Как ремесленник, находящий смысл и удовольствие в своем ремесле, когда дело приносит пользу заинтересованным в этом людям, так и психотерапевт делает работу, которой обучался (обычно немало) ради помощи и пользы обратившихся. То, каким образом этичный психотерапевт организует процесс работы, связано прежде всего с заботой о пациенте.
Супервизор, чаще всего также являющийся практикующим психотерапевтом, с одной стороны разделяет заботу о пациенте обратившегося к нему супервизанта, помогая последнему лучше понимать происходящее в терапии пациента, именно посредством супер-видения извне. Параллельно в рамках супервизии осуществляется забота о специалисте, в контексте развития его профессиональных навыков, этичности, эффективности и пр., благодаря чему закономерно происходит забота об уровне и репутации практикующего специалиста. Проще говоря, на фоне постоянного прохождения супервизии профессиональный уровень специалиста как минимум становится выше.
Ожидания в отношении пациента и специалиста
О безоценочной позиции специалиста в отношении пациента говорится довольно много, в том числе споров и сомнений. Однако, на мой взгляд, это просто аксиома для практиков. Пациент может быть каким угодно.
Чтобы эта данность не вызывала вопросов, психотерапевту придется постоянно взвешивать и оценивать, но только не пациента, а самого себя; свою готовность работать с той или иной проблематикой или глубиной нарушения у пациента, степень своей симпатии и заинтересованности в работе с тем или иным человеком, свою компетентность, свои ограничения и возможности, свой прогноз лечения в каждом конкретном случае и прочее.
Ответственно оценив все свои «за» и «против», возможности и ограничения, психотерапевт в любой момент вправе отказаться от работы с пациентом (как до соглашения о терапии, так и уже в процессе работы). Но именно по причине своей невозможности, своих ограничений или нежелания работать. А не потому, что клиент какой-то не такой.
Полагаю, стремление к безоценочной позиции в отношении пациентов – одна из основных опор для специалиста в его практике. Иначе нет возможности работать с довербальными событиями в жизни человека (а ранним инфантильным опытом, переносом, которые почти всегда нерациональны), с нарушениями и искажениями в тестировании реальности, отыгрываниями и пр. Пациент может не уважать, ненавидеть или наоборот страстно желать терапевта, сбегать с терапии, не выполнять договоренности, рыдать всеми сессиями или не проронить ни слезинки – это и есть его реальность, какой бы странной она не была, как бы не отличалась от имеющихся у самого терапевта представлений об устройстве мира.
Реальность терапевта — работать с человеком, и всем, что представлено этим человеком. Или не работать, если терапевт выбрал отказаться.
В супервизии дело обстоит несколько иначе. Отсутствию ожиданий от пациента в психотерапии я бы противопоставила наличие определенных ожиданий от супервизанта. Не случайно одной из функций супервизора является надзор за работой своего подопечного.
В то время как психотерапевт не имеет оснований и права вмешиваться в выборы своих пациентов (кроме случаев угрозы жизни и здоровью), вмешательство в процесс лечения пациента специалистом в некотором смысле является одной из обязанностей супервизора.
Например, при обнаружении этического нарушения (к тому же есть мнение, что зачастую ошибки в технике работы одновременно являются этическими, и наоборот), отыгрывания или злоупотребления со стороны специалиста – прямой обязанностью супервизора является указать специалисту на нарушение, а также предупредить, каким вредом для пациента это чревато, или какими последствиями для специалиста грозит (к сожалению, нередко бывает, что супервизант реагирует только на последнее, не прогнозируя реальных последствий своих действий в отношении пациентов).
Мне известно об эпизоде, когда супервизор был вынужден буквально потребовать от специалиста временно приостановить практику с пациентами, до тех пор, пока специалистом не будет как минимум возобновлена (а еще лучше пройдена) личная психотерапия, без которой специалист не в состоянии владеть собой, а потому склонен к регулярным и серьезным (по степени вреда для пациента) нарушениям Этического Кодекса, причем даже не замечая существования этой проблемы и отрицая ее как проблему.
Конечно, это редкий, скорее даже из ряда вон выходящий случай крайности. В 99,5% случаев регулярная супервизия всё же нацелена поддерживать и укреплять практику специалиста, работает на её расширение, рост эффективности, нежели стремится угрожать ей.
И да, в отношениях с коллегой от него ожидается достаточно налаженное тестирование реальности, способность быть в отношениях с Другим, способность к уважению (времени, договоренностей, границ, личности), что, в общем, характерно для любых хороших отношений с другим человеком; во многом это залог того, что специалист способен к выстраиванию контакта и со своими пациентами.
Отношения
Глубинная психотерапия изначально построена с учетом неизбежного регрессирования пациента к более ранним этапам в функционировании психического аппарата. Как об этом прекрасно точно написала Нэнси Мак-Вильямс, многие пациенты отмечали, что чем более маленькими они себя чувствовали во время анализа или психоаналитической терапии, чем более в детское иррациональное состояние погружались, проживая его рядом с психотерапевтом или аналитиком, тем более взрослыми, устойчивыми и способными принимать важные решения могли затем обнаружить себя в реальной жизни. Еще и поэтому безоценочное восприятие психотерапевта лежит в основе таких отношений.
В супервизии инфантильные состояния специалиста сознательно не поддерживаются, так как это область работы другого специалиста, не супервизора. Речь идет не о том, что специалист ничего не должен испытывать, а вынуждается подавлять или отрицать себя, конечно это не так.
Речь здесь о том, что на супервизии именно взрослой, рабочей части специалиста должно быть достаточно, чтобы самостоятельно справляться со своими переносными реакциями (понимая, из какой области эти вещи, перерабатывая их внутри своей психики) в отношении супервизора. Однако это не относится к анализу контрпереноса специалиста, о котором может идти речь в связи с тем или иным терапевтическим случаем и пациентом.
Полученный мною опыт – как в качестве супервизируемого, так и собственно супервизора — отчетливо подтверждает, что интенсивность развития негативных проективных реакций у специалистов в отношении супервизора напрямую связаны с качеством или продолжительностью той терапии, которая у них есть или была ранее и уже завершилась.
Обычно супервизию более спокойно и с пользой могут выдерживать те специалисты, кому в личной терапии хотя бы в какой-то степени уже удавалась проработка любовной (сексуальной) и враждебной (агрессивной) проблематики в отношениях со своими терапевтами.
В условиях, когда терапии либо пока недостаточно для этого человека, либо, несмотря на значительную продолжительность, в ней по каким-то причинам не происходит проработки агрессии, ненависти с одной стороны, и тяги, влечения с другой, причем обращенных к одной и той же значимой фигуре (аналитику, психотерапевту), тогда бессознательное стремление специалиста к удовлетворению этой потребности, к интеграции именно такого опыта амбивалентности – чуть ли не самого ключевого для терапии и отношений вообще, — неизбежно будет сохраняться и накапливаться. И тогда все эти потребности, и импульсы автоматически приносятся в кабинет супервизора и адресуются ему.
В таком положении возрастает риск покинуть клиентов, отвлечься от заботы о них, снизить инвестирование их психотерапии (как, впрочем, и инвестирование профессионального развития специалиста), а вместо этого включиться в терапию специалиста и разбираться с его ранними травмами, его детским опытом, не имеющим никакого отношения к пациентам и их трудностям, а также процессу помощи;
Если личная психотерапия специалиста достаточно эффективна, как правило, он способен к горизонтальному сотрудничеству с супервизором, способен переключаться на разные уровни переживаний (см. рисунок 2), отделять личные темы от связанных с профессиональной деятельностью задач, наблюдать за происходящим со стороны, и воспринимать слова супервизора не как атаку, а как опору для себя и практики, с возможностью присвоить этот опыт и применять его ради блага своих пациентов, своей карьеры, а не защищаться от него или саботировать.
Я прокомментировала далеко не все отличия в сравнении супервизии и личной терапии, подчеркнув только самое основное на мой взгляд. Таким образом, подводя итог, можно сказать, что супервизия протекает на ином языке, отличном от языка психотерапии. Супервизия иначе строится, на ином фокусируется, преследует иные цели и предъявляет к специалисту иные требования.
Закончить эту статью мне бы хотелось метафорой о передачи здорового опыта поколений. Поскольку это действительно так: практику психотерапии можно считать довольно здоровой и полно организованной, когда за спиной каждого нашего пациента стоит не только хорошие родители внимательный терапевт, но и мудрое старшее поколение опытный супервизор».
Автор – психолог, психотерапевт, супервизор Наталия Холина
Вассилис Капсамбелис (отрывок лекции)
Как всегда, с большим удовольствием делюсь небольшим, но очень важным, на мой взгляд, отрывком из интереснейшего выступления Вассилиса Капсамбелиса, психиатра, психоаналитика, которое было посвящено теме психозов, особенностям не-невротического функционирования и психоаналитического подхода к этой проблематике.
В этой части лекции речь идет о некоторых особенностях пограничных личностей, делается попытка сформулировать и разъяснить понятие реальности, вводится фундаментальное для психоанализа понятие ненависти [к объекту], а также выделяются несколько групп психотических состояний.
«…Каковы же характеристики, основные для пограничных состояний?
Сущностное, основное – это тип отношений с объектом, объектные отношения.
Пациент, страдающий этой патологией, выстраивает отношения с объектом как с фетишем. Объект как фетиш для него. Далее
Психоаналитическая психотерапия
Очень люблю в профессиональной литературе обнаруживать красиво, просто изложенные и созвучные собственному мировоззрению тексты любимых основоположников, учителей и супервизоров.
Великолепная Нэнси МакВильямс как раз один из таких авторов, PhD, психоаналитик, преподаватель, чье восприятие, переданное посредством написанных ею профессиональных текстов, весьма созвучно моему.
Это несказанно радостно и приятно.
Поделюсь некоторыми выдержками из первой части её практического руководства «Психоаналитическая психотерапия».
«Главная идея психодинамических подходов к оказанию помощи людям состоит в том, что чем более мы честны с собой, тем больше у нас возможностей жить счастливо и с пользой.
Общей целью различных терапевтических подходов внутри психоаналитического пантеона является содействие в повышении способности осознавать то, что не является сознательным, то есть признавать то, что трудно или больно видеть в самих себе.
Клинические и теоретические работы по психоанализу всегда сосредотачивались на выявлении мотивов, не очевидных для нас, на том основании, что осознание отрицаемых частей нашей психики освободит нас от необходимости тратить время и силы на то, чтобы удерживать их в бессознательном. Таким образом, больше внимания и энергии останется на выполнение сложной задачи жить разумной, плодотворной и счастливой жизнью. Далее
«Джонни, сделай мне монтаж!»
За то время, что я работаю, мне становится всё более отчетливо виден конфликт между реальностью психотерапии, и теми ожиданиями, с которыми в большинстве случаев обращаются пациенты за помощью к психотерапевту.
И это так удивительно!
Удивительно, какие мощнейшие по силе бессознательные представления управляют внешне взрослыми, а часто и весьма интеллектуально развитыми людьми. Словно психика элементарна по устройству, открыта, легко доступна для внедрения инородного, не обладает вязкостью и защитами, а созревание чего-то недозревшего без колебаний и усилий происходит по мановению руки. Хотя чего удивляться? О господстве принципа удовольствия в основе бессознательного любого человека Фрейд написал многие километры текстов уже более ста лет назад
Об этом можно много размышлять, и пока я думала, у меня родилась схема, отражающая, как мне кажется, основу этих примитивных бессознательных представлений большинства людей о возможностях терапии и своем собственном могуществе в этом процессе (но чаще – могуществе, спроецированном на психотерапевта).
Полагаю, именно на фоне таких глубинных, аффективно-заряженных, но полностью неосознаваемых ожиданий от психотерапии, некоторыми людьми и делаются неутешительные выводы, из серии «психотерапия не помогает», «психология это ерунда» и тд.
На деле же весьма небольшое количество людей способно выдержать существующую психотерапевтическую реальность, со всем букетом непростых переживаний растерянности и непонимания, надежды и отчаяния, ожиданий и разочарований, сомнений и ненависти, прогрессов и регрессов, которые в этом процессе абсолютно неизбежны.
Выдерживать таким образом, чтобы одновременно с проживанием всех этих чувств и состояний, запущенных присутствием другого человека, терапевта, сидящего напротив, выращивать свою способность наблюдать за этими переживаниями и колебаниями Души, а в дальнейшем научиться понимать их природу, ну и конечно назначение. На это способны поистине отважные.
Слова Томаса Заса о том, что ясное мышление требует мужества, а не интеллекта, полностью подтверждают реальность психотерапевтического процесса, который, по моим представлениям и личному опыту, особенно опыту в качестве клиента, выглядит скорее всего именно так:
К сожалению, картинка не способна передать внутреннее состояние людей, которое порой субъективно ощущается ими даже более плачевным, чем до прихода на психотерапию. Как может чувствовать себя тот, у кого постепенно начинает размораживаться давно и наглухо отмороженный орган? Как может чувствовать тот, кто увидел свою историю без прикрас, чьи иллюзии начинают крошиться и отваливаться, ранее вполне привычная картина собственного Я расшатываться, а прежние привычные способы жизненной адаптации трещат по швам?
Все это связано с всеобъемлющей душевной болью. Поэтому и речь здесь идет о мужестве её выносить на протяжении какого-то времени.
О мужестве оставаться, несмотря на рефлекторный импульс избавиться или уйти. О мужестве продолжать находиться в поиске, в наблюдении за собой, когда хочется повернуть назад и все «неудобное» для восприятия вычеркнуть.
К сожалению, перемен без боли не бывает. Как и накачанных мышц не существует без пота, боли и усталости на протяжении какого-то значительного времени. Вообще ничего не бывает без вложений и преодоления самого себя, себя-привычного. А потому и прогресс возможен лишь для тех, кто смог выдерживать эти нагрузки, даже я бы сказала перегрузки… Кстати, если просто годами приходить в спортзал и бродить по нему с полотенцем на плече – ничего не изменится. Хотя стаж пребывания в зале будет засчитан. Это тоже важно иметь в виду.
То, что я здесь описываю, конечно не означает, что изменить жизнь люди могут только прибегнув к психотерапии. В мире для перемен существует бесчисленное множество разнообразных способов. Просто здесь я рассказываю лишь про тот, который хорошо известен мне самой, и в котором я уверена непоколебимо.
Много лет назад я пришла к своему психотерапевту, как и героиня одного симпатичного фильма, в состоянии тотального невежества, наделенная буквальным восприятием и с кучей даже самой для себя непонятных ожиданий. «Сделай так, чтобы прекратилось плохо и настало хорошо», примерно так можно было бы определить запрос того времени. Хотелось изменений, но чтобы самих собой свершившихся. Ничего не хотелось искать, понимать, размышлять и анализировать. Хотелось надежный переключатель из положения «плохо» в противоположное, в «хорошо». И так же как у главного героя фильма, у моего терапевта был весьма озадаченный вид, какой бывает у людей, трезво оценивающих масштабы предстоящей работы и с грустью понимающих сомнительность прогноза.
«Сейчас мне плохо, сделай, чтобы стало хорошо», наверное, самый коварный из запросов на психотерапию. В нём может быть обжигающее страдание, толкающее человека обратиться за помощью, но почти не быть психического пространства для обхождения с внутренним содержимым психики, для связывания, для развития мышления. Принцип удовольствия, а вернее импульс избегания неудовольствия рулит. Всё, как у зверей, практически.
Чтобы превратиться в человека, мало родиться homo sapiens. Человека отличает от животного – рефлекторно действующего в рамках обусловленности по принципу «стимул-реакция» существа, ограниченно способного перерабатывать и ассимилировать новый опыт — развитые лобные доли, кора головного мозга.
На сегодняшний день именно психотерапию я считаю одной из потрясающих возможностей, посредством которой человек может действительно стать Человеком, существом осведомленным и осознающим самого себя. Если бы люди на старте могли оценить разницу, все было бы проще. Но это невозможно, к сожалению. А потому помочь возможно лишь небольшому числу решительных, терпеливых и ищущих.
Яблоко на ветке дерева не станет спелым по щелчку, а будет очень постепенно созревать – с весны до осени, при благоприятных условиях внешней среды. Лобные доли, недостаточно развитые для нормальной человеческой жизни к 30-40-50 годам, можно развить благодаря планомерным вложениям своего внимания, сил, времени и прочих ресурсов в специально организованный и обустроенный (в том числе посредством психики самого терапевта) процесс психотерапии. Во всем этом науки, причинно-следственных цепочек и диалектики гораздо больше, чем магии и чуда. И все же жаль, что большинству по-прежнему нужен «монтаж»
Автор – психолог, психотерапевт Наталия Холина
В тексте использован фрагмент х/ф «Человек с бульвара Капуцинов»
По следам лекции Поля Израэля
Хочу поделиться некоторыми фрагментами семинара, на этот раз психоаналитика Поля Израэля, психиатра, всемирно известного психоаналитика, члена Международной Психоаналитической Ассоциации, титулярного члена SPP (Парижского психоаналитического общества), чья позиция мне очень близка. Вот что он говорит об устройстве психического аппарата, например:
«В отличие от других аппаратов, психический аппарат конструируется из двух основных источников: один – эндогенный, связанный с телесным возбуждением, с нейроаффективностью. Но вся его специфика в том, что его не существует вне отношений с внешним миром. И это то, что на протяжении последних лет, благодаря Биону, Винникотту, акцентирует внимание на отношениях «мать-младенец».
Когда я говорю ребенок, я подразумеваю новорожденного, совсем маленького.
Жан Лапланш настаивает на этой фундаментальной диспозиции, в которой находятся отношения и связь между матерью и младенцем. Специфика этой связи в том, что изначально младенец ничего не знает, ему ничего не известно, в то время как у матери уже есть функционирующий психический аппарат.
От этих первичных отношений с внешним миром, и именно с матерью (или любым первично заботящимся объектом), и от особенностей этого взаимодействия между младенцем и внешним миром, зависит то, как складывается, формируется и функционирует психический аппарат человека».
Очень здорово и с иными акцентами, чем Рене Руссийон, Поль Израэль рассказывал о переносе:
«Перенос — это самое главное в анализе. В очень упрощенном варианте, основной смысл переноса в том, чтобы нечто неизвестное сделать более знакомым».
«Понятие переноса можно сформулировать следующим образом: перенос есть лишь актуализация, или разыгрывание с человеком в настоящем чего-то пережитого из личной истории отношений. В переносе есть какая-то часть, которая действительно связана с реальным объектом, но еще очень важная часть – это аффект.
Перенос появляется уже во время самых первых встреч, первых разговоров с пациентом.
И пациент приходит к нам, воспринимая нас как к специалиста, который обладает абсолютной властью, абсолютной способностью помочь и излечить. Это именно то, что придает переносу всю его мощь. Поскольку также пациент приходит и с тревогой, страхом. Например, как ребенок, который приходит к взрослому с ожиданием, что тот избавит его ото всех его страданий и сложностей. То есть перенос заставляет пациента очень сильно регрессировать в это состояние ребенка.
У пограничных пациентов перенос развивается иначе, поскольку такому регрессированию препятствует оборонительный, защитный характер переноса.
В основе переноса лежит вопрос психоаналитической этики. Потому что в надежде приходящего к аналитику за помощью может всегда содержаться также и элемент соблазнения.
В том числе и по этой причине психоаналитику нужен личный анализ, который конечно не решит всего, но позволит быть в некоторой осведомленности перед переносом своего пациента и считаться с ним. Замечая эти элементы соблазнения.
По этой же причине личного психоанализа, аналитик может выносить достаточно жесткие аффекты и чувства со стороны пациента, будь то агрессия, атака, ненависть, негатив, что достаточно часто встречается в психоаналитической работе.
В чем трудность распознания переноса у пограничных пациентов? У них имеет место сопротивление всякому возможному переносу. Благодаря распознаванию этой специфики переноса в течение первых встреч и принимается решение предложить пациенту тот диспозитив, который более всего ему подойдет и лучше других позволит прорабатывать его психическое пространство.
Если мы встречаем пациента с богатством ассоциаций, разнообразием переносов, обладающего определенной гибкостью, воображением, такому пациенту можно предложить диспозитив кушетки, что и позволит ему быть в лучшем контакте со своим психическим миром.
Но, например пациент, который сопротивляется переносу и ассоциативный процесс которого остановлен, с таким пациентом мы скорее предложим работу лицом к лицу. Как раз потому, что основная проблема этих пациентов связана с тревогой разделения, сепарации. И такому пациенту очень важно не терять перцепцию, или восприятие психоаналитика. Важно также сказать, что мы как психоаналитики нужны не для того, чтобы поддерживать наших пациентов. Поэтому важна частота встреч более одного раза в неделю, поскольку мы нужны как раз для того, чтобы помочь пациентам выработать способность быть в контакте со своим психическим пространством».
«Перенос в виде эскиза, наброска появляется и формируется, начиная с первых встреч, и это означает, что уже с первой встречи он определяет дальнейшую работу. Имеют место понятия глубины и интенсивности переноса, но куда более важным является понятие качества, модальности, что можно приложить к лечению, и как это качество может модифицироваться в ходе лечения».
Очень интересные вопросы звучали от аудитории, и как раз один из таких вопросов был об активности аналитика на первичном интервью, на примере того, как структурирует клиента вопросами Отто Кернберг в своих первичных интервью.
«Я хорошо знаком с работами Отто, но я лично так не работаю, как и мои французские коллеги.
Моя основная идея покоится на убежденности, что с пограничными пациентами нужно работать очень-очень долго. И в этой работе я предоставляю им нечто вроде кредита. В чем этот кредит? В том, что я подразумеваю, в этой атмосфере доверия, которая разворачивается в ходе работы, что у них есть возможности и способности, о которых пока они не знают. Но придет время…
У этих пациентов есть трудности с переносом, и я конечно с ними чаще делаю свои интервенции. Можно сказать, что я активнее. Но моя работа не состоит в том, чтобы стимулировать пациентов, к чему-то их подталкивать. У меня есть пациенты, которые в анализе уже 15 лет, и больше. И их изменения не только заметны, они поразительны. Но опять же, я не стимулировал их. Если мы куда-то торопимся, спешим, из-за такой спешки эта работа перестает быть психоаналитической.
Во Франции есть идея, что пограничное состояние является хорошим показанием к психоанализу, хотя эти пациенты не сразу и не быстро приходят на психоанализ. Потому что они испытывают огромную тревогу в любых отношениях, тревогу вступать в отношения.
Если психоаналитик не боится жертвовать время с пограничными пациентами, тогда может случиться, состояться очень интересная работа с ними».
Еще вопрос из зала: Активное ли участие принимает аналитик в ходе лечения?
«Что значит активное? Аналитик же присутствует там, и одно его присутствие делает из переноса то, чем он является.
Важно, что перенос – это перемещение аффекта еще до того, как он может быть выражен. Аффект появляется до того, как он может быть выражен.
Например, к вам приходит пациент, который на протяжении всей встречи рассказывает только факты о себе, рассказывает о проблемах, как невыносимо быть в отношениях с кем-то, но это только факты и жалобы, ассоциаций здесь нет. И вы переполнены этими фактами, вы ни о чем не можете подумать, нет никакой возможности вставить ни единого слова в ходе этой первой встречи. Единственное, что вы говорите: «Ну ладно, увидимся еще раз», и договариваетесь встретиться снова. Что означает, то вы пока об этом пациенте и сказать-то ничего не можете, и вам нужна еще встреча, и не одна, чтобы что-то о нем понять. И потом он звонит, и говорит, что вот в назначенный день я не могу, могли бы вы перенести эту встречу. Вы соглашаетесь, переносите. И накануне он звонит снова, и говорит «Я не смогу прийти вовремя, не получается»… Вот в этот самый момент формируется перенос у пациента. Что у него какие-то тревоги, у него нет доверия к вам, к аналитику… и потому он не приходит. И про его недоверие уже можно размышлять…»
Любопытный вопрос был на тему соблазнения (Мелани Кляйн говорила о том, что нужно соблазнять, и есть такая соблазняющая к анализу интерпретация, которую нужно давать).
«Начну с того, что соблазнение – неотъемлемая часть любых человеческих отношений, и присутствует всегда в любых отношениях между людьми. И это то, о чем я уже говорил, когда мы пытаемся сделать незнакомое знакомым и близким. И существуют такие обыкновенные способы соблазнения, чтобы сделать нечто знакомым – улыбка, какая-то мимика, способ держаться, говорить. Это обычное.
Но нужно это отличать. Вообще соблазнение – страшное слово. Так как есть соблазнение обычное, а есть перверсное, извращенное, которое толкает к сексуальным отношениям.
«Пациент, когда приходит к аналитику, пребывает в состоянии тревожного ожидания.
И с самого начала существует два типа переноса: перенос доверительный, пациент ожидает чего-то хорошего от аналитика, тогда подразумевается под аналитиком материнская фигура. И второй перенос — недоверчивый, подозрительный, имеющий защитный смысл «Что же можно ожидать от этого аналитика?»
Один из способов перверсного соблазнения – это внушение».
«Важно всегда помнить, что мы психоаналитики, и ими остаемся. Во-первых, у нас есть личный анализ, а во-вторых мы являемся гарантами кадра и хранителями его».
При копировании обязательна ссылка на Институт Психологии и Психоанализа на Чистых Прудах